В ноябре 2019 года издательство «Греко-латинский кабинет Ю.А. Шичалина» выпустило русский перевод «Людей Платона» (2002) Дебры Нейлз (далее Д.Н.). Это масштабный справочник персоналий (просопография), действующих или упомянутых в диалогах Платона, знакомство с которыми, по мнению автора, необходимо для понимания платоновского философского метода (с. 28). Что это за метод? Ответ на этот вопрос остается за рамками просопографии. Сама Д.Н. посвятила ему целую книгу (далее «Агора»), в которой предложила рассматривать «метод Платона» как, по сути, развитие «метода Сократа». Это задает определенную перспективу, в которой все «люди Платона» оказываются не только персонажами платоновских диалогов, но и историческими лицами в достоверных обстоятельствах – «людьми Сократа». Таким образом, согласно Д.Н., диалоги оказываются выходом на социальное окружение и философские практики исторического Сократа. И это окружение она предлагает переосмыслить, сделав Сократа своего рода уличным проповедником, открытым для общения со всяким, кто пожелает «улучшить» свою душу. Но здесь есть некоторые нестыковки. 

Перед картиной Давида

Во вступлении к «Людям Платона» мы читаем: «На картине Давида “Смерть Сократа”… отдана дань широко распространенному мнению о том, что Сократа окружали юноши-аристократы. Между тем это мнение ошибочно» (с. 29). Д.Н. приводит неумолимую статистику: в диалоге «Федон» «из двадцати трех присутствующих афинскими аристократами достоверно являются только двое, и, самое большее, пятеро – афиняне моложе тридцати лет»; среди присутствующих – «три раба, бывший раб, незаконнорожденный, две-три женщины, три ребенка и шесть чужеземцев, только один из которых, по-видимому, богат».

Конечно, для поддержания тезиса, что Сократу были интересны не только «красивые и богатые» (ср. «Агора», с. 209), «Федон» – наиболее подходящая иллюстрация; но достаточно сослаться на «Протагора», где представлен весь цвет афинской молодежи, чтобы нарушить эту статистику. Впрочем, даже «Федон» едва ли поддерживает образ лишенного социальных предрассудков Сократа. Женщины, дети и рабы появляются, чтобы тут же исчезнуть; Сократ благожелателен ко всем, но ему гораздо интереснее молодые интеллектуалы Симмий и Кебет, учившиеся у пифагорейца Филолая; старик Критон больше хлопочет по поводу похорон. Прочие – афиняне и чужеземцы – сохраняют молчание; можно заподозрить, что 14 имен понадобились Платону лишь ради метафоры, представляющей Сократа как своего рода Тесея (кстати упомянутого в начале диалога как спасителя знаменитых «семи пар» юношей и девушек и всех Афин).

Другие свидетельства безграничной демократичности Сократа тоже оказываются призрачными, но разбирать их нет необходимости: прежде всего следует задаться вопросом о том, насколько верно платоновские диалоги воспроизводят окружение Сократа, каким бы оно ни было. Для этого необходимо обратиться к тому решению «проблемы Сократа», которую Д.Н. предложила ранее.

Был ли Сократ грамотным?

«Проблемой Сократа» принято называть целый комплекс вопросов, связанных с вычленением из платоновских диалогов изначально сократических элементов. Например: исторический Сократ интересовался только этикой, а Платон добавил к этому космологию и теорию познания; исторический Сократ практиковал только метод опровержений (эленхос), а Платон добавил к этому метод гипотез и метод диэрезы… и так далее. То есть мы допускаем, что в платоновском творчестве есть некое сократическое ядро, которое ему досталось от учителя, и дальше пытаемся понять, как эволюционировали эти идеи в платоновском творчестве. Поэтому такой подход часто называют эволюционным.

Сама Д.Н. – категорический противник эволюционистов. В «Агоре» она последовательно и здраво критикует решение, предложенное в свое время Грегори Властосом и принятое многими западными исследователями. Согласно этому решению, в ранних диалогах Платона мы находим исторического Сократа, а в более поздних текстах Сократ становится выразителем взглядов самого Платона, своего рода его спикером. Как справедливо замечает Д.Н., в такого рода аргументации кроется порочный круг: хронология диалогов служит установлению взглядов исторического Сократа, а предполагаемые взгляды исторического Сократа ложатся в основание хронологии («Агора», с. 70 слл).

Отвергнув доводы сторонников так называемого эволюционного прочтения Платона – как из среды филологов, так и из среды философов, – Д.Н. обратилась к критическому анализу решений сократовского вопроса, основанных на идеях лингвистической антропологии («Агора», с. 139 слл). В рамках этой дисциплины в 60-х годах XX века получила развитие теория, согласно которой развитие письменности ведет к качественным изменениям в интеллектуальном творчестве, в частности – способствует развитию логического мышления, то есть безличного и объективного дискурса, который может быть отделен от породившего его социального контекста.

Эта концепция нашла отклик у Эрика Хэвлока; в книге Preface to Plato (1967) и в ряде более поздних работ он предложил рассматривать Платона в свете происходившей в Афинах «технологической революции». С точки зрения Хэвлока, грамотность, усвоенная в раннем возрасте, является необходимым условием для способности к абстракции, установлению причинно-следственных связей и для других качественных изменений в мышлении. Поскольку, с точки зрения Хэвлока, распространение грамотности в Афинах во второй половине V века до н.э. совпало со зрелостью Сократа, он принадлежал к еще устной культуре (первые две трети V века до н.э., по его мнению, были периодом полуграмотности, или ремесленной грамотности). На вопрос, «почему Сократ ничего не писал?», Хэвлок отвечает: потому что не умел. Сократ был оралистом, то есть принадлежал к устной культуре.

Платон, напротив, текстуалист. Он был больше чем на 40 лет младше Сократа и освоил грамоту в раннем возрасте. Достоинства нового метода фиксации знаний он мог оценить в полной мере. Платон объявляет войну поэтам, которые были до сих пор воспитателями Греции, и зубрежке как средству воспитания. Гомер, эта энциклопедия греческой жизни, оказывается его главным врагом в области образования. Предложенная в «Государстве» Платона программа обучения, предполагающая постепенное восхождение от математических дисциплин к более высоким уровням познания, – это альтернатива почтенной, но отжившей свое поэтической традиции .

Сам Хэвлок не считал возможным выделить в диалогах Платона изначально сократические элементы: весь Платон – это Платон; Сократ – не более, чем маска (об этом «Агора», с. 142). Никакая механическая сегрегация тут невозможна. Д.Н. соглашается с тем, что отделить мысли исторического Сократа от слов самого Платона невозможно; однако вывод она делает прямо противоположный: почти весь Платон – это Сократ. Как это становится возможным? 

«Парень с агоры»

С одной стороны, позиция Хэвлока подвергается критике сразу с двух флангов: (1) грамотность не является необходимым условием способности к абстракции и логическому мышлению (критика «технологического детерминизма»); (2) в Афинах грамотность распространяется не к концу Пелопонесской войны, как считал Хэвлок, а почти на столетие раньше («Агора», с. 160 слл). В принципе, любого из этих двух тезисов было бы достаточно для поддержания тезиса Нейлз: Сократ вполне способен был рассуждать критично.

В то же время, согласно Д.Н., он был оралистом – в том смысле, что не связывал занятия философией с написанием текстов, которые только отвлекли бы его от общения. «Кем был Сократ? Парнем, философствовавшим на агоре…» («Агора», с. 198). Если он ничего не писал, то не от безграмотности, а потому, что его философский метод предполагает испытание собеседника (а не отвлеченных концепций), которое возможно лишь при устном общении.

У этого метода, впрочем, есть ряд ограничений. Никогда не знаешь, кто там окажется на агоре, что они слышали или запомнили из вчерашних бесед. Подстраиваясь под уровень группы, постоянно приходится повторять одно и то же… Устное обучение имеет свои пределы, не дает выстроить по-настоящему сложную конструкцию. Впрочем, это и не обязательно: доктринальное наполнение бесед вторично, главное – это сам поиск истины в диалектической беседе (в античности похожее прочтение платоновских диалогов предложили скептики).

Платоновский метод – продолжение сократовского, но без недостатков последнего («Агора», с. 216 слл). Записанная беседа дает возможность для развития, позволяет вводить блоки информации для дальнейшего критического изучения. Вокруг Платона, в отличие от Сократа, складывается устойчивое сообщество собеседников – Академия; это само по себе гарантирует определенный уровень разговора.

Вместе с тем, метод Платона остается по-прежнему сократическим, то есть недоктринальным, испытующим. Везде, где у Платона есть испытание собеседника – будь то поздние «Кратил» или «Филеб», – мы можем говорить о сократическом диалоге. В отличие от Властоса, Д.Н. расширяет это понятие почти на весь платоновский корпус, что позволяет избежать неудобного – и, с ее точки зрения, тупикового – вопроса о хронологии платоновских текстов, с решением которого эволюционисты связывали решение “проблемы Сократа”.

С кем общался Сократ?

Здесь не место обсуждать выводы Д.Н. Заметим лишь, что переход от тезиса «Сократ философствовал на агоре» к «Платон – сократик, так как он философствует» кажется нам по меньше мере поспешным. Но допустим, ради диалектического упражнения, что метод Платона – это метод Сократа за вычетом недостатков (и с некоторыми дополнительными бонусами). Но и в таком случае переход  от метода к социальному окружению, который совершает Д.Н., остается без объяснения.

В «Апологии» Платона Сократ говорит о том, что он «всех обходит» и что расспрашивать будет «всякого», кого встретит. Д.Н. противится интерпретациям, согласно которым под «всеми» следует понимать, например, «всех нас, присутствующих в собрании». Сократ не считал, что добродетель – это знание дискурсивного типа, то есть некий набор сведений, которые можно просто передать другому человеку («Агора», с. 209), и потому он не мог предпочитать одних людей другим на этом основании. Мудр лишь бог. Сократ разговаривает со всеми, и это надо понимать буквально. «Общительный Сократ разговаривал на агоре и в частных домах с самыми разными людьми: молодыми и старыми, мужчинами и женщинами, рабами и свободными, – со всеми, кого он мог склонить составить ему компанию в беседах на серьезные вопросы» («Агора», с. 205). Он был «улучшателем» для всяких душ, включая души рабов и женщин.

Д.Н. старательно документирует указания – в первую очередь в диалогах Платона – на то, что (исторический?) Сократ был лишен социальных предрассудков своего времени: в «Меноне» он не против общения с рабом, в «Менексене» называет себя учеником Аспазии, а в «Пире» готов учиться у жрицы Диотимы («Агора», с. 209). Заметим, что во всех этих примерах выбор именно такого собеседника может диктоваться философскими резонами самого Платона. Выбор фигуры Диотимы, например, может быть обусловлен тем, что в «Пире» Платон сталкивает «мужскую» модель образования как трансляции знания с «женской», в рамках которой знание возникает в результате вынашивания. Исторический Сократ мог дружить или не дружить со жрицами. Задача Платона менее всего заключается в том, чтобы нас на этот счет проинформировать.

Но – вновь в качестве мысленного эксперимента – допустим, что все собеседники платоновского Сократа обнаруживаются в окружении исторического Сократа. В этом случае «парень с агоры» оказывается невероятно удачлив. Отправившись общаться со всеми, он встречает по пути выдающихся стратегов (Никия и Лахета), будущих олигархов (Хармида и Крития), элитную профессуру (Протагора и Горгия), золотую молодежь вроде Лисида, даже самого Алквиада. Не всякий уличный проповедник знает, где найти такую улицу. Возражение Юлиуса Моравчика, которое Д.Н. отклоняет, все же не лишено смысла: если кто-то говорит «я общаюсь со всеми на Капитолийском холме», он едва ли имеет в виду мелких служащих Конгресса и уборщиков («Агора», с. 205).

Можно согласиться с Д.Н. в том, что сама по себе ассоциация с Хармидом и Критием не позволяет говорить о том, что Сократ был «заодно с Тридцатью [тиранами]» (как она пишет в «Людях Платона», с. 301). Но «не быть заодно» с олигархами не значит быть заодно с демократами. Это даже не значит быть демократичным в более рыхлом смысле этого слова. Сократ был – и остается – очень неудобной фигурой, и в этом менее всего повинен Жак-Луи Давид, не заметивший в «Федоне» рабов и женщин. При этом нельзя забывать, что главным неудобством Сократ оказывался именно для демократов, которые в конце концов и казнили его вопреки стремлению того же Платона и других родовитых и обеспеченных людей спасти этого необыкновенного человека, вызывавшего их искреннее восхищение.

Ольга Алиева

Материал был опубликован на сайте Republic.Ru в 2019 г.